Жизнь и смерть Джона Леннона - Страница 3

Какая горькая ирония судьбы — «битлзов» впервые привез в Соединенные Штаты знаменитый импресарио Эд Салливэн в начале 1964 года, привез для того, чтобы, говоря его же словами, «дать Америке несколько забыться и отвлечься после шока, произведенного убийством президента Джона Фитцджеральда Кеннеди».

Молодые парни из Ливерпуля, полные жизни и задора, появились в телевизионном «Эд Салливэн шоу» и сразу же завоевали Америку своей незатейливой песенкой «Я хочу держать твою руку», своим простым, как мычание оптимистических бычков, «йе, йе»…

В ночь убийства Джона Леннона все, как один, телевизионные каналы неоднократно прокручивали эту памятную ленту, эту незабываемую запись, навеки вошедшую в летопись «электронной медии» наряду с любительским фильмом зеваки Эйба Запрудера, запечатлевшего своим дешевеньким киноаппаратом несколькими днями раньше убийство президента Кеннеди в Далласе. «Я хочу держать твою руку», — пел на экране молодой, двадцатитрехлетний Леннон под поощряющим взглядом Эда Салливэна, и аудитория тинэйджеров ревела от восторга, рвала на себе волосы, царапала щеки, истерически плакала. «Я хочу держать твою руку…» Рука убитого Леннона беспомощно свисала с носилок, а толпа бывших тинэйджеров, повзрослевших на двадцать лет и постаревших на добрую сотню, стояла в гробовом молчании перед «Дакотой», этим инородным готическим телом в чреве Нью-Йорка. Никто не рвал на себе волосы, не царапал щек, а если кто и плакал, то скупо, украдкой. И пели вчерашние тинэйджеры не «йе, йе», простое, как мычание оптимистических бычков, а «Все, о чем мы просим, это — дайте миру шанс» — песню Леннона, ставшую гимном антивоенных маршей времен агрессии во Вьетнаме. Они пели, подняв над головами руки с растопыренными знаком победы указательным и средним пальцами, и как-то само собой, незаметно телевизионный репортаж 8 декабря 1980 года тоже начинал походить на хронику давних лет.

Никто не протягивал руку помощи Леннону. (Закадровая музыка тщетно играла «Не1р!».) Никто не давал миру шанс. Каменные джунгли Нью-Йорка, с их низменными страстями, выше подобных сантиментов.

…Когда «битлзы» впервые ступили на землю обетованную, репортеры спросили Джона Леннона:

— Какой вам показалась Америка?

— Зеленой, — ответил он не задумываясь.

В последние мгновения его короткой, насильственно оборвавшейся жизни Америка предстала перед ним красной, залитой кровью.

Леннон, несмотря пи на что, все-таки любил Нью-Йорк. За несколько дней до убийства в беседе с корреспондентом Би-би-си он говорил о том, что на нью-йоркских улицах можно потеряться, остаться неузнанным, можно сходить в кино и даже, подумать только, в ресторан, не привлекая назойливого внимания поклонников и поклонниц. А если иногда и подойдет охотник за автографом, то не беда, всегда можно отвертеться. «В Нью-Йорке я как Грета Хьюз или Говард Гарбо», — шутил Леннон, смешивая имена двух самых знаменитых отшельников — миллиардера Говарда Хьюза и кинозвезды Греты Гарбо. От последнего «охотника» Леннону не удалось отвертеться.

На последнем напетом им диске «Двойная фантазия», надписанном для Чэпмена, Джон стоит с Йоко перед «Дакотой», на той самой нью-йоркской улице, где его опознали и застрелили. Брат Йоко написал ей из Токио: «Приезжай к нам в Японию. У нас количество убийств, совершаемых в год, в двести раз меньше, чем в Америке. Это тебе не Нью-Йорк». Замечание брата вдовы Леннона задело за живое мэра Нью-Йорка Эдварда Коча. «Мы, конечно, скорбим о кончине Леннона, но причем тут наш город? — заявил мэр. — Убийца был алабамцем, проживавшим на Гавайях, а его жертва — англичанином из Ливерпуля. Лондонские газеты пишут, что убийство Леннона — «типичная нью-йоркская история», когда свобода ношения оружия превращает людей в монстров. Позвольте спросить, а разве нет монстров в Англии? Справьтесь на сей счет у северных ирландцев». Коч — старый, опытный политикан, он знает, как надо защищать честь мундира, запачканного кровью. А насчет англичан и Северной Ирландии он прав. Тут ничего не попишешь. Монстры британского колониализма чудовищны, и никто, к сожалению, не собирается упрятать их в Тауэр или хотя бы — на худой конец — на тридцать дней в сумасшедший дом вроде «Беллвью», как Чэпмена…

Кстати, о чести мундира. За день до смерти Джон Леннон пожертвовал десять тысяч долларов на приобретение пулезащитных жилетов для нью-йоркской полиции. Он заботился о ней больше, чем она о нем. Самому Лен-нону пулезащитный жилет не понадобился. Последним одеянием этого «экс-битлза», совершившего переворот не только в поп-музыке, но и в моде, был брезент того самого цвета, какой ему показалась Америка в день их первого свидания.

Пулезащитный жилет понадобился его убийце — Марку Дэвиду Чэпмену. Не в смирительной рубашке, а в этом самом жилете доставили его на следующий день в здание суда. На суд скорый и правый? Нет. Он был лишь сторонним наблюдателем мелкотравчатой трагикомедии. Адвокат убийцы Герберт Алдерберг заявил «его чести» судье Реттинджеру, что отказывается вести дело ставшего по-геростратовски знаменитым клиента, ибо опасается за свою драгоценную — во всяком случае, для него — жизнь. «Его честь» судья Реттинджер счел причину адвокатского самоотвода вполне уважительной. Своя рубашка — в особенности без пулезащитного жилета — ближе к телу. Он удовлетворил просьбу Алдерберга, назначил Чэпмену нового адвоката, а самого обвиняемого приказал перевести из психиатрической больницы «Беллвыо» в более надежное место — в тюрьму на острове Рикер, намытом в одном из рукавов реки Ист-Ривер. (По Нью-Йорку ходили слухи, видимо, не лишенные некоторого основания, что сотни тысяч людей, собравшихся в воскресенье — 14 декабря на поминки Джона Леннона, пойдут на штурм «Беллвыо» и расправятся с Чэпменом.)