Жизнь и смерть Джона Леннона - Страница 15

Первое ощущение, которое тебя охватывает при знакомстве с «Двойной фантазией», — я это уже слышал, это ранние «битлзы»! Ощущение хотя и первое, но обманчивое. Простота «Двойной фантазии» уже не простота «йе, йе». Она ясна, но не бездумна и соотносится с последней, как притча — с частушкой. Недаром, комментируя свой последний диск, Леннон говорил: «Я наконец нашел самого себя. Я обнаружил, что был Джоном Ленноном до «битлзов» и останусь Джоном Ленноном после них. Так тому и быть. Воздух очистился. Очистился и я сам».

«Служенье муз не терпит суеты». В «Двойной фантазии» есть песенка «Наблюдая за колесами»:

Люди говорят, что я сумасшедший,
Поступая так. Ну что ж…
Они дают мне всяческие советы,
Чтобы спасти от погибели.
Когда я говорю, что я о'кзй,
Они смотрят на меня как-то странно.
Ты, мол, не можешь быть счастлив,
Перестав играть в эту игру.
А я вот просто сижу и смотрю,
Как колеса
Вертятся и вертятся.
Я искренне люблю наблюдать их вращение
Со стороны.
Я больше не катаюсь на карусели.
Пусть она крутится без меня.

Певец, который отказывался быть скаковой лошадью, тем более не хотел быть крашеной лошадью с ярмарочной карусели. Он рвался в завтра и отлично сознавал, что на карусели в завтра не поедешь. «Я не верю во вчера», — говорил он в одном из своих последних, предсмертных интервью. Это было больше чем скрытая полемика с другим «экс-битлзом» — Полом Маккартни, написавшим знаменитую песню «Я верю во вчера». Леннон не просто просыпался от многолетней спячки. Он выздоравливал после тяжелой болезни, после кризиса, победив наркотики, алкоголь, а главное — звездный недуг, лесть и льстецов.

Он был еще слаб, но жизнерадостен. Оптимизм наполнял его легкие, как музыка. В день своего сорокалетия он не оборачивался на пройденный путь, а смотрел вперед. С надеждой: «Все говорят о последних пластинках, о последних концертах, как будто бы игра окончена. Но мне всего сорок лет и впереди, если бог даст, еще сорок лет творческой жизни. Не будем заниматься гробокопательством, вырывая из земли на потребу ностальгии публики тела Пресли и «битлзов». Все равно из этого ничего путного не получится. Распятые на кресте прошлого не оживают. Я не собираюсь умирать в сорок лет. Жизнь только начинается. Я верю в это, и это придает мне силы!»

За несколько часов до убийства Леннон говорил: — Мой новый альбом о сегодня и завтра. Я как бы веду беседу с поколением, выросшим и мужавшим вместе со мной. Я как бы окликаю его: я — о'кэй, а как идут ваши дела? Как вы прошли сквозь все это? Да, тяжелыми были семидесятые, как отрава. Но ничего, мы выжили. Давайте же сделаем восьмидесятые прекрасными! В конце концов это от нас зависит, какими они будут…

«Я никогда не видел Джона таким счастливым, как в последний день его жизни», — вспоминает продюсер Леннона Дэвид Геффен. Работа спорилась в этот декабрьский день на «Фабрике пластинок», где Леннон и Оно записывали свой второй диск — «Молоко и мед». Джон был в приподнятом настроении, строил планы на будущее. Он говорил, что собирается совершить кругосветное путешествие с «Двойной фантазией», а затем записать «с натуры» еще один альбом песен и передать весь гонорар от него в пользу престарелых граждан и больных детей. «Если кто-нибудь в Америке считает, что мир и любовь — это клише 60-х годов, то он глубоко заблуждается. Мир и любовь — вечные понятия», — говор ил Леннон. На следующий день Джон и Йоко собирались лететь в Сан-Франциско, чтобы принять участие в демонстрации протеста, которую должны были провести рабочие азиатского происхождения, требующие равной оплаты труда.

— Он у меня словно сумасшедший викинг, помешанный на океанах и путешествиях, — улыбалась Йоко. — Вам бы видеть его, как он этим летом плыл из Ныопор-та на Багамы! Он упросил своего друга взять его в качестве корабельного кока. Но, когда на судно обрушился шторм, а команда полегла от морской болезни, Джон, варивший рис в камбузе, побросал кастрюли и стал у штурвала. Пять часов он вел судно сквозь шторм, сотрясая воздух воинственным кличем викингов.

— Да, это было великолепно, — вспоминал Леннон. — Чувство свершения всегда великолепно. Стоя за штурвалом, я думал о первых днях «битлзов». Мы подняли паруса, и больше не было ходу назад. Пусть кто-то до пас, скажем Пресли, уже пересек этот океан музыки, но мы совершали путешествие при другой погоде.

И, поправляя свои знаменитые старомодные круглые дымчатые очки в тонкой стальной оправе, насвистывая под нос какой-то мотив — не скандинавских викингов, а ливерпульских докеров, — добавил:

— А теперь мы пускаемся в плавание в совершенно иной лодке, новой и еще не опробованной…

Последняя песня, которую записали в тот декабрьский день Джон и Йоко на «Фабрике пластинок», прежде чем отправиться домой в готическую «Дакоту», называлась «Тонкий лед»…

Вместо эпилога

В пригороде Лос-Анджелеса, на бульваре Пасифик Пэлисейдс, обрамленном могучими тропическими пальмами, находится мастерская известного австралийского скульптора Бретта Стронга. Первое, что бросается в глаза каждому, кто заходит в нее, — это внушительная — почти в три метра высотой — бронзовая скульптура. Стронг, человек, не лишенный чувства юмора, притом сардонического юмора, окрестил свое творение Статуей на Свободе. Не статуей Свободы, а именно на Свободе.

История происхождения этого названия такова. Впрочем, пока всего два слова о том, кого она изображает. Стронг запечатлел в бронзе своего друга Джона Леннона. Итак, изваяв скульптуру покойного «битлза», Стронг предложил ее в качестве дара городу Нью-Йорку. Предполагалось, что монумент будет поставлен в Центральном парке, в той его части, которую нарекли Земляничной поляной в память о Ленноне. («Земляничная поляна» — так назывался один из его знаменитых шлягеров.)